Тихий хоррор о громких страданиях

Красивый дом с ухоженной лужайкой и небольшим бассейном во дворе. Счастливая многодетная семья, в жизни которой, кажется, царит настоящая идиллия. Рудольф Хесс (Кристиан Фридель) ежедневно отправляется на любимую работу, целуя на прощание супругу и детей. Хедвиг (Сандра Хюллер), хранительница домашнего очага, занимается воспитанием многочисленного потомства (пятеро детей — это вам не шутки) и с трепетом следит за домашней оранжереей. На первый взгляд у них почти идеальная семья, хотя они и впрямь ей являются. Только вот муж работает комендантом в Освенциме, ежедневно убивая тысячи людей, а их «Эдем» с бассейном и просторной лужайкой находится лишь в сотне метров от лагеря смерти.

Сквозь почти идеальное симметричное, залитое мягкими постельными тонами изображение, прорываются ужасные крики находящихся неподалеку заключенных. Пугающий контраст изображения и звуковой дорожки. На этой вызывающей чувство ужаса дихотомии и строится картина Глейзера.

Одна из величайших трагедий человечества преподносится зрителю исключительно через саунд-дизайн: крики, выстрелы, истошный вой заключенных. Но куда большим ужасом является полная отстраненность живущей по соседству семьи. Их быт, снятый статичной камерой и средними кадрами, подчеркивает добровольную отстраненность от всего происходящего. Несмотря на это, находящийся через стену лагерь напоминает о себе в различных мелочах. Дети играются с вырванными зубами заключенных. На выполненной в бело-розовых тонах кухне явно выбивается не подходящая по цветовой гамме печь. Старший ребенок насильно запирает своего младшего брата в теплице. А уехавший по работе в Берлин отец семейства греет ноги у работающего обогревателя, будто адский жар от печей в лагере смерти всегда остается рядом с ним. Пепел от сожженных тел служит удобрением для земли, из этой же земли растут прекрасные цветы. На трупах невинных Нацистская Германия построила идеальную Субурбию, ну, а какая Субурбия без красивого сада?

Однако, сквозь почти «стерильное» изображение, построенное на мелочах, прорываются не только постоянные крики заключенных. Глейзер экспериментирует и с визуальной составляющей фильма, на пару секунд заливая экран черным, красным, а потом и белым цветом. Черно-красно-белый — цвет флага Нацистской Германии. Но и этим Глейзер не ограничивается. Снятую в негативе сцену с девочкой, раскидывающей яблоки для заключенных, можно интерпретировать как «слежку» через прибор ночного видения за этой самой семьей. Они — почти враги нации — подкармливают евреев, зашторивают окна при очередном «адском пламени», исходящем из лагеря, и в полной тишине играют на пианино мелодию песни Sunbeams, написанной в Освенциме польским евреем Джозефом Вульфом.

Пока одни пытается бороться с вселенским злом, наша «идеальная» семья этому злу присягнула на верную службу. Только карма настигает всех. И вот наш бравый комендант сморкается пеплом в белоснежную раковину. Сожженных так много, что пепел уже проникает в организм, организм нацистов. Убивая тысячи невиновных, они медленно убивали и себя. В финальной сцене Глейзер еще раз напомнит об этом. Подобно тому, как Рудольф останавливается на каждом пролете лестницы из-за рвотных позывов, режиссер оставляет зрителей с подкатившем к горлу комом, и чувством тошноты от всего происходящего. Разрывая нить повествования и стирая грань между игровым и документальным кино, Глейзер сделал не только почтительный реверанс Спилбергу и его «Списку Шиндлера», но и еще раз продемонстрировал масштаб этой ужасающей трагедии. И если Хемингуэй выиграл тот самый спор, написав самый короткий рассказ о продающихся детских неношеных башмачках, то Глейзер показал тысячи башмачков ношеных, и один этот кадр пугает сильнее, чем любой, даже самый искусно выполненный хоррор.