Когершын Сагиева

— Мы сняли фильм, его должны были показать на платформе «Kion», а потом мне позвонили организаторы и сказали, что есть такая возможность подать заявку на участие в фестивале. Ну конечно, это огромное счастье для человека, который создал некий творческий продукт, узнать, что его покажут на большом экране на фестивале. Поэтому я обрадовалась.

— Документальное кино — бывает разное. Вот я говорю, что первое, а может быть и не первое, потому что я 15 лет проработала на телевидении и всю свою жизнь, по сути, я работаю с видео. И, конечно, когда ты строишь карьеру телевизионного журналиста, сначала ты снимаешь какую-то короткую зарисовку, потом ты снимаешь какую-то историю покрупнее, потом еще крупнее. В конечном счете ты снимаешь специальные репортажи (уже большие форматы телевизионные). А после и репортаж становится мал. У меня выходил телевизионный фильм про сестер Хачатурян, и нельзя сказать, что он в классическом смысле документальный, но по многим критериям его можно считать документальным. Сложно сказать, что первое было, а что второе…

— Что было сложным? Мне кажется, что не было никаких трудностей. Конечно, такая работа в целом не простая, а многосоставная, но я так много лет уже работаю, что прошло как-то все легко. Поясню свой ответ. Так как я, еще раз повторю, журналист, то за то время, которое я нахожусь в профессии, наверное, не было ни одной темы, которую я бы не взяла для осмысления. Работаешь в новостях, снимаешь про одно, второе, третье. И про секс-работниц я снимала сюжеты, я с ними разговаривала. Поэтому, когда мне предложили снять документальный фильм про секс-работу в России, то мне в общем-то было понятно, про что это будет. И кстати … Я сразу подумала о том, что нужно снимать про новое в этой сфере, потому что сфера очень сильно поменялась за последние несколько лет, буквально произошла настоящая технологическая революция. То есть еще пять лет назад, когда я снимала секс-работниц, это были девушки, которые прятали свои лица. Это было обязательное условие. Тут все было ровно наоборот. У нас выстроились в очередь девушки, которые хотели рассказать о себе, не скрывая своих лиц. Девушки сами стали вести свои социальные сети, у многих вообще нет никакого посредника между ними и клиентом. Они договариваются через чаты, встречаются, получают деньги переводом на Сбербанк. То есть технологии работают. И из-за этого, именно из-за этого, сфера, как мне кажется, стала более опасной, потому что очень многие секс-работницы рассказывают о своей «прекрасной» в кавычках жизни. То есть показывают только яркую картинку. Появилась даже шутка, знаете, про эскорт. Включите канал ТНТ или какой-нибудь другой и наткнетесь на фразу: «А что я работаю? Пойду в эскорт». В языке появилось даже определение «легких денег», которые может заработать женщина. Такого не было. И вот возникла эта фальшивая обертка. Она стала ярче. Еще пять лет назад не было такого блеска, а сейчас он вдруг возник. Потому что время поменялось в связи с появлением технологии и соперничеством под лозунгом «кто круче…». И поэтому очень многие молодые девушки, глядя на социальные сети, могут предпочесть эту жизнь

— Абсолютно связана. Я уверена, что связана, потому что каждый говорит о том, какая у него прекрасная жизнь: «Посмотрите на меня, как я здорово живу». И секс-работница тоже хочет не отставать. Она тоже дублирует этот лозунг, и у нее есть материальные подтверждения этому: сумка, машина, вещь дорогая. Не важно, как одна из наших героинь говорит, «как тебе это досталось», ты показываешь это, и все хотят тебе подражать. Вот и все.

— Нет-нет. У нас одна из Астрахани, одна из Ростова, одна из Подмосковья и одна из Казани.

— Да, работают они в Москве.

— Мы взяли определенный сегмент рынка, нового рынка, рынка по продаже красоты, тел, привлекательности. Этот рынок гигантский, но мы взяли один сегмент. Почему именно этот? Потому что он самый яркий и он самый опасный. Именно этим. А где больше денег? В Москве. А где именно? Они даже сказали где. В Сити. Вот пожалуйста.

— Вы знаете, во время просмотра зал смеялся, все время смеялся. Я думаю, как интересно. Я вообще не ожидала, что будет столько хохота. История вообще-то не смешная, не комедия. Я думала, интересно от чего это, наверное, это какая-то защита психологическая, тема сложная. В какой-то момент напряжение такое нарастает, а потом раз одна из героинь начинает шутить, обсуждая, кстати, очень драматический момент… И все смеются. Я подумала, что раз был смех, значит было много эмоций, а раз было много эмоций, значит зрителю понравилось. А раз зрителю понравилось, значит это мой зритель, значит мне нужно еще ему что-нибудь показать.
Я впервые в жизни увидела свою работу на большом экране. Во-первых, качество изображения было восхитительным. Во-вторых, был очень крутой звук. Дело в том, что во время монтажа наложить картинку, а также звук — достаточно сложная и многосоставная задача. В эти моменты у нас были споры: а нужен ли вот здесь вот этот звук, а нужна ли вот эта картинка или другая. И в общем, мы там спорили, спорили, спорили. Мои коллеги меня переубедили, что вот нужна там такая-то музыка, что вот такие нужны эффекты. А я просматривала материал на компьютере, меня эти моменты смущали. Музыка меня смущала, а потом я увидела уже на большом экране и с таким объемным звуком, я поняла, что они были правы. И в общем, мне кажется, там все на месте. Для меня был очень важный день вчера. Какой-то новый этап моей жизни.

— У нас совершенно гениальный монтажер Даша Мерина. Она как раз видит какие-то такие вещи, знаете, не вырезает грязь, вот так скажем. Я считаю, что, когда все чистенько и аккуратненько, это скучно. И вот как раз умение оставить в кавычках грязь, ну вот какие-то такие моменты, которые случайно попали в кадр, которые передают искренность. Понимаете, когда камера включается, человек немного скован, когда она выключается, он расслабляется. И вот момент, когда камера выключилась, человек расслабился, и ты что-то такое в нем увидел, это и есть то, что называется в кавычках грязью, но на самом деле это и есть честное, что-то честное. И поэтому вот такие моменты надо оставлять. Даша все это рассмотрела.

— Я не знаю, как это все случилось (смех). Во-первых, у нас оператор — девушка. Оператор-постановщик Ира Ларионова. У нас вообще женская команда…

— Но это вышло совершенно случайно. У нас не было такой цели создать женский team. Но создавали женщины про женщин. Режиссер Родион Чепель и оператор-постановщик «Амурских волн» Миша Оркин на тот момент были на съемках в США, а в России непосредственно съемки проводила женская команда. Мы дистанционно обсуждали концепцию, но реализация — женская! Это важно, потому что наши героини красивы, но они не эротизированы, несмотря на их профессию. Там нет объективации их. Оператор женщина, следовательно, другой взгляд на женщину, не мужской. Я помню, как мы с Ирой разговаривали. И я говорю: «Ира, надо к ним приблизиться, очень хочется вот как-то близко оказаться, вообще близко. То есть чтобы эта близость была не только в том, как они откровенно о своей жизни говорят, чтобы это было еще физическое приближение к ним на экране. Вот хочется такой эффект, и Ира снимает какие-то безумные кадры по степени красоты. Ну как это можно все продумать? Это Ира, конечно! Но каждый что-то предлагал, все это складывалось в продуктивный творческий процесс. И, например, я попросила, мне надо вот так вот проехать, и оператор, во-первых, меня понял, снял, а монтажер меня понял и смонтировал. И мне кажется, что они даже меня поняли лучше, чем я сама себя поняла. Потому что, когда это формулировала, я не думаю, что я вот как бы могла бы вот это вот описать, посмотрела монтаж мне очень понравилось.

— Господи, режиссер, знаете, так непривычно это слышать, но приятно (смех)… Я вообще жизнь люблю, очень. Мне нравится жизнь. Я поэтому люблю документальное кино, как и новости, и журналистику, и телевидение я люблю. Мне реальность интересна. Я люблю людей рассматривать, как они живут. Например, я снимала репортаж про мигрантов, мне было интересно узнать, как они живут. Или, например, я снимала репортаж про медиков, работающих в каретах скорой помощи. И эти медики голодали потому что у них не хватало медикаментов, не хватало вообще времени, чтобы лечить людей. И они в ущерб себе, своему собственному здоровью, решили сделать все, чтобы эти медикаменты поступили. Ты как будто попадаешь просто в фильм Б. Хлебникова «Аритмия». Но только фильм «Аритмия» — это художественный фильм. А тут ты видишь реальных людей, которые вот так живут, и пытаешься даже помочь как журналист, вот это, пожалуй, меня вдохновляет.

— Хороший вопрос. Когда я читаю рецензии, мне всегда интересно все: костюмы, работа оператора, работа монтажера, режиссерские решения. Мне все это интересно и все для меня это важно. Мне интересен всегда контекст. Журналистика очень разная. Кинокритика — это все-таки больше к журналистике относится. Но очень многие издания лишают автора голоса. Они говорят: «Вот у нас вот так пишут, пиши, вот как мы пишем, делай, вот как мы, у нас формат. Работай в формате». Я считаю, что кинокритик — это человек, у которого обязательно должен быть голос, свой почерк, свой стиль, своя подача. И кинокритик должен искать то место, где должно быть проявлено собственное «я». А творчество кинокритика — это высказывание. И если кинокритика лишают голоса, то он должен бороться. Стоять на своем, но не исключать того, что обязательно должны быть пункты, которые я перечислила: как снято, кем снято и так далее. Но разбавлять это все своим стилем, своей подачей, чтобы читатель знал тексты того, кто пишет, и хотел бы эти тексты читать…